В декабре 1926 года немецкий философ, писатель, переводчик, будущий автор культового в России эссе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости» (1936) Вальтер Беньямин прибыл в Москву, чтобы увидеться со своей возлюбленной — актрисой Асей Лацис. Каждый день в столице молодой Советской России Беньямин описывал в своем дневнике, который сейчас издан Центром современной культуры «Гараж» совместно с издательством Ad Marginem и фрагменты которого мы публикуем с любезного разрешения издателей. Пейзажи, люди, культурная жизнь, политические и социальные реалии того времени. Удивительно, но через беньяминовскую Москву 1920-х прорастает Москва других десятилетий (например, запечатленная гениальным фотографом Игорем Пальминым Москва 1970-х и 1980-х) и даже наших, уже 10-х годов XXI века, когда так же, как и во времена Беньямина, мы ходим по «блестящей от снега и грязи Тверской».
11 декабря
Кое-что об облике Москвы. В первые дни я почти полностью поглощен трудностями привыкания к ходьбе по совершенно обледеневшим улицам. Мне приходится так пристально смотреть под ноги, что я мало могу смотреть по сторонам. Дело пошло лучше, когда Ася вчера к вечеру (я пишу это 12-го) купила мне калоши. Это оказалось не так сложно, как предполагал Райх. Для архитектурного облика города характерно множество двух- и трехэтажных домов. Они придают ему вид района летних вилл, при взгляде на них холод ощущается вдвойне. Часто встречается разнообразная окраска неярких тонов: чаще всего красная, а также голубая, желтая и (как говорит Райх) также зеленая. Тротуар поразительно узок, к земной поверхности здесь относятся столь же скупо, сколь расточительно к воздушному пространству. К тому же лед у стен домов лежит так плотно, что часть тротуара не пригодна для ходьбы. Между прочим, отличить его от проезжей части улицы чаще всего трудновато: снег и лед нивелируют разные уровни улицы. Перед государственными магазинами часто встречаются очереди; за маслом и другими важными товарами приходится стоять. Здесь бесчисленное количество магазинов и еще больше торговцев, у которых, кроме корзины с яблоками, мандаринами или земляными орехами, ничего нет. Чтобы защитить товар от мороза, его накрывают шерстяным платком, поверх которого на пробу лежат две-три штуки. Изобилие хлеба и другой выпечки: булочки всех размеров, кренделя и, в кондитерских, очень пышные торты. Из жженого сахара возводят фантастические сооружения и цветы. Вчера после обеда я был с Асей в одной кондитерской. Там подают взбитые сливки в стеклянных чашах. Она взяла безе, я – кофе. Мы сидели в середине за маленьким столиком, друг напротив друга. Ася напомнила мне о моем намерении написать критику психологии, и я вновь не мог не заметить, насколько моя способность писать на такие темы зависит от контакта с ней. Вообще нам не удалось провести время в кафе так долго, как мы надеялись. Я ушел из санатория не в четыре, а лишь в пять. Райх хотел, чтобы мы его подождали, он не был уверен, будет ли у него заседание. Наконец мы пошли. На Петровке мы рассматривали витрины.
Библиотечная карточка Вальтера Беньямина. 1940. Национальная библиотека Франции, Париж. Источник: ecantwell.tumblr.com
Я обратил внимание на шикарный магазин деревянных изделий. Ася купила мне в нем по моей просьбе совсем маленькую трубку. Я хочу потом купить там игрушки для Штефана и Даги. Там есть русские деревянные яйца, вкладывающиеся одно в другое, точно так же складывающиеся шкатулочки, резные звери из прекрасного мягкого дерева. В другой витрине были русские кружева и вязаные платки, о которых Ася сказала, что русские крестьянки повторяют в них ледяные узоры на окнах. В тот день это была уже вторая наша прогулка. С утра Ася пришла ко мне, сначала писала Даге, а потом мы прогулялись по Тверской, была очень хорошая погода. Поворачивая назад, мы остановились перед магазином, в котором продавали рождественские свечи. Ася заговорила о них. Потом с Райхом снова в институте Каменевой. Наконец я получаю свою скидку в гостинице. Вечером они хотели отправить меня на «Цемент». Райх считал, что лучше пойти на спектакль к Грановскому, потому что Ася хотела пойти в театр, а «Цемент» был бы для нее слишком напряженной вещью. Однако, когда подошло время, Ася почувствовала себя не очень хорошо, так что я пошел один, а Райх и она отправились в мой номер. Было три одноактных спектакля, из них два первых были ниже всякой критики, третий, собрание раввинов, что-то вроде музыкальной комедии на еврейские мелодии, производил гораздо лучшее впечатление, однако я не понимал сюжета и был так утомлен тем, что случилось за день, и бесконечными антрактами, что временами засыпал. Райх спал в эту ночь в моем номере. Мои волосы здесь очень наэлектризованы.
Игорь Пальмин. Москва. Высоко-Петровский монастырь. Из серии «Прошедшее совершенное». 1980-e. Источник: страница Игоря Пальмина на flickr (www.flickr.com/photos/igorpalmin)
14 декабря (записано 15-го)
<…> К вечеру я оказываюсь во французском кафе в Столешниковом, за чашкой кофе.
О городе: похоже, что византийские церкви не выработали собственной формы окна. Завораживающее впечатление, малопривычное: мирские, невзрачные окна колоколен и главного придела церквей византийского стиля выходят на улицу, словно это жилые дома. Здесь живет православный священник, словно бонза в своей пагоде. Нижняя часть храма Василия Блаженного могла бы быть первым этажом великолепного боярского дома. А кресты на куполах часто выглядят как огромные серьги, вознесенные к небу.
Роскошь, осевшая в обедневшем, страдающем городе словно зубной камень в больном рту: магазин шоколадных изделий Н. Крафта, магазин изысканной моды на Петровке, в котором большие фарфоровые вазы холодно, отвратительно торчат среди мехов.
Нищенство не агрессивно, как на юге, где назойливость оборванцев все еще выдает остатки жизненной силы. Здесь оно – корпорация умирающих. Углы улиц, по крайней мере в тех кварталах, где бывают по делам иностранцы, обложены грудами тряпья, словно койки в огромном лазарете по имени Москва, раскинувшемся под открытым небом. По-другому организовано нищенство в трамваях. На определенных линиях случаются более долгие остановки. Тогда в вагон просачиваются нищие или в угол вагона встает ребенок и начинает петь. После он собирает копейки. Очень редко можно увидеть подающего. Нищенство потеряло свое наиболее мощное основание – дурную социальную совесть, открывающую кошельки гораздо шире, чем сочувствие.
Пассажи. В них есть, как нигде в другом месте, разные этажи, галереи, на которых так же пустынно, как и на хорах в соборах.
Игорь Пальмин. Москва. Из серии «Меланхолия». 1980. Источник: страница Игоря Пальмина на flickr (www.flickr.com/photos/igorpalmin)
В сравнении с огромной войлочной обувью, в которой расхаживают крестьяне и зажиточные дамы, тесно облегающие сапожки кажутся интимной частью туалета, наделенной всеми мучительными свойствами корсета. Валенки – роскошество для ног. Еще о церквах: по большей части они стоят неухоженными, такими же пустыми и холодными, как собор Василия Блаженного, когда я побывал внутри него. Но жар, отсвет которого алтари еще кое-где отбрасывают на снег, вполне сохранился в деревянных городках рыночных ларьков. В их заваленных снегом узких проходах тихо, слышно только, как тихо переговариваются на идише еврейские торговцы одеждой, чей прилавок находится рядом с развалом торговки бумажными изделиями, восседающей за серебряным занавесом, закрыв лицо мишурой и ватными Дедами Морозами, словно восточная женщина – чадрой. Самые красивые ларьки я видел на Арбатской площади.
Несколько дней назад я разговаривал в своем номере с Райхом о журналистике. Киш открыл ему некоторые золотые правила, к которым я добавил еще кое-что. 1) В статье должно быть как можно больше имен. 2) Первая и последняя фраза должны быть хорошими; то, что в середине, не имеет значения. 3) Картины, которые вызывает в воображении имя, использовать как фон для изображения действительной вещи, называемой этим именем. Я хотел бы написать здесь с Райхом программу материалистической энциклопедии, для которой у него есть отличные идеи.
Игорь Пальмин. Москва. Памятник Николаю Гоголю скульптора Николая Андреева на Никитском бульваре (1904–1909). Из серии «Прошедшее совершенное». 1981. Источник: страница Игоря Пальмина на flickr (www.flickr.com/photos/igorpalmin)
После семи пришла Ася. (Но Райх пошел с нами в театр.) У Станиславского шли «Дни Турбиных». Выполненные в натуралистическом духе декорации необычайно хороши, игра без особых изъянов или достоинств, пьеса Булгакова – совершеннейшая подрывная провокация. В особенности последний акт, в котором происходит «обращение» белогвардейцев в большевиков, столь же безвкусен с точки зрения драматического действия, сколь и лжив по идее. Сопротивление, оказанное постановке коммунистами, обоснованны и понятно. Был ли этот последний акт добавлен по требованию цензуры, как предполагает Райх, или существовал с самого начала, не имеет значения для оценки пьесы. (Публика совершенно отчетливо отличается от публики, которую я видел в двух других театрах. Там практически не было коммунистов, совершенно не видно было черных или синих блуз.) Места не были рядом, и я сидел вместе с Асей только во время первой сцены. Потом ко мне подсел Райх; он посчитал, что перевод слишком утомляет ее.
Игорь Пальмин. Башни вентиляции гостиницы «Метрополь». В начале реставрационных работ. Вид на Кремль и Никольскую улицу. 1987. Источник: страница Игоря Пальмина на flickr (www.flickr.com/photos/igorpalmin)
24 декабря
Кое-что о моем номере. Вся мебель в нем снабжена жестяной биркой: «Московские гостиницы», далее следует инвентарный номер. Все гостиницы управляются государством (или город- скими властями?). Двойные рамы моего номера залеплены на зиму замазкой. Можно только открыть вверху маленькую форточку. Маленький умывальник жестяной, снизу покрашеный, сверху начищенный до блеска, на нем укреплено зеркало. В раковине сделаны сливные отверстия, которые не закрываются. Из крана льется тонкая струйка воды. Печки в комнате нет, тепло подается из другого помещения, но из-за особого расположения номера пол тоже теплый, и при умеренном холоде и закрытом окне в нем царит удушающая жара. По утрам, когда нет еще и девяти, если топят, в дверь всегда стучат и спрашивают, закрыта ли заслонка. Это единственное, в чем здесь можно быть уверенным. В гостинице нет кухни, так что нельзя получить даже чашки чая. А когда однажды, накануне того дня, когда мы должны были ехать к Даге, мы попросили разбудить нас утром, между швейцаром (так называют здесь гостиничную прислугу) и Райхом состоялся шекспировский диалог о том, что такое «разбудить». Этот человек в ответ на вопрос, нельзя ли разбудить нас утром, сказал: «Если мы об этом будем помнить, то разбудим. Если же не будем помнить, то не разбудим. Чаще всего мы помним и, стало быть, будим. Но и бывает, конечно, иногда, что мы забываем. Тогда мы не будим. Вообще-то мы не обязаны, но если вовремя спохватимся, то тогда конечно. И когда же вас разбудить?» – «В семь». – «Ну что ж, так и запишем. Вот видите, кладу записку сюда, он ведь ее заметит? Конечно, если не заметит, то и не разбудит. Но чаще всего мы все же будим». В конце концов нас, конечно, не разбудили и объяснили это так: «Вы ведь и так уже проснулись, чего ж было будить». Похоже, таких швейцаров в гостинице полно. Они сидят в каморке на первом этаже.
Игорь Пальмин. Москва. «Покупайте мороженое!» Из серии «Прошедшее совершенное». 1984. Источник: страница Игоря Пальмина на flickr (www.flickr.com/photos/igorpalmin)
Недавно Райх спросил, есть ли для меня почта. Человек ответил «нет», хотя письма лежали у него под носом. Когда в другой раз кто-то позвонил мне в гостиницу по телефону, ему ответили: «А он уже выехал». Телефон находится в коридоре, и я часто, лежа в постели, слышу громкие разговоры даже после часа ночи. У кровати посередине большая яма, и при малейшем движении она начинает скрипеть. Поскольку Райх очень часто храпит так громко, что я просыпаюсь, спать было бы трудно, если бы я не валился на кровать мертвый от усталости. После обеда здесь меня одолевает сон. Счет приходится оплачивать ежедневно, поскольку любая сумма, превышающая 5 рублей, облагается налогом в 10%. Какая это затрата времени и сил, ясно само собой.
Райх и Ася встретились на улице и пришли вместе. Ася чувствовала себя плохо и отказалась от визита к Бирзе. Решили, что будем у меня. Она принесла с собой материал, и мы пошли. Я проводил ее, прежде чем идти в Музей игрушки, к портнихе. По пути мы зашли к часовщику. Ася дала ему мои часы. Это был еврей, говорящий по-немецки. Попрощавшись потом с Асей, я поехал в музей на санях. Я боялся опоздать, потому что никак не могу привыкнуть к русскому обращению со временем. Экскурсия по музею игрушки. Директор тов. Бартрам подарил мне свое сочинение «От игрушки к детскому театру», которое я преподнес потом Асе на Рождество. После этого в академию, но Когана там не оказалось. Возвращаясь, стою на остановке автобуса. И вижу на открытой двери надпись «музей». Оказалось, что это «второе собрание нового западного искусства». Этот музей не значился в моих планах. Но раз уж я тут оказался, я вошел. Перед необычайно красивой картиной Сезанна я подумал, насколько неуместны разговоры о «вчуствовании» уже с языковой точки зрения. Мне показалось, что, созерцая картину, вовсе не погружаешься в ее пространство, скорее напротив, это пространство атакует тебя в определенных, различных местах. Оно открывается нам в уголках, где, как нам кажется, находятся очень важные воспоминания; в этих местах появляется нечто необъяснимо знакомое. Эта картина висела на центральной стене первого из двух залов Сезанна, как раз напротив окна, в ярком свете. На ней изображена дорога в лесу. На одной стороне дороги – группа домов. Не так примечательна, как собрание Сезанна, коллекция Ренуара в этом музее. Однако и в ней есть прекрасные картины, особенно ранние. А в первых залах меня больше всего тронули изображения парижских бульваров, висящие, словно пара, одно напротив другого. Первое написал Писсарро, второе Моне. Обе картины изображают широкую улицу сверху, одна по центру, другая дает взгляд сбоку. Причем под таким углом, что силуэты двух мужчин, перегнувшихся через перила балкона, вторгаются в поле зрения сбоку, словно они совсем рядом с окном, из которого смотрит художник. И если у Писсарро большую часть картины занимает серый асфальт, по которому едут бесчисленные экипажи, то у Моне половина картины занята светлой стеной дома, просвечивающей сквозь желтизну осенней листвы. Внизу у дома угадываются почти полностью покрытые листьями стулья и столы кафе, словно деревенская мебель в солнечном лесу. Писсарро отражает славу Парижа, линию усеянных каминными трубами крыш. Я ощутил его томление по этому городу.
Игорь Пальмин. Москва. Конек. Из серии «Меланхолия». 1973. Источник: страница Игоря Пальмина на flickr (www.flickr.com/photos/igorpalmin)
В одном из последних кабинетов рядом с рисунками Луи Леграна и Дега картина Одилона Редона.
После поездки на автобусе началось долгое блуждание, и с опозданием на час я наконец добрался до маленького подвального ресторана, в котором мы должны были встретиться с Райхом. Нам пришлось, поскольку было уже около четырех, тут же разойтись, и мы назначили свидание в большом гастрономе на Тверской. Было всего несколько часов до сочельника, и магазин был переполнен. Пока мы покупали икру, лососину, фрукты, мы встретили Бассехеса, с пакетами. Вполне довольного. У Райха же настроение было скверное. Он был очень раздражен моим опозданием, а большая бумажная китайская рыба, которую я сторговал с утра на улице и был вынужден таскать ее вместе с другими вещами, не добавляла, как свидетельство коллекционерского безумия, к его состоянию ничего утешительного. Наконец, мы взяли еще пирог и сладости, а также украшенную ленточками елку, и я отправился со всем этим на санях домой. Уже давно стемнело. Толпы людей, через которые я должен был проталкиваться с елкой и покупками, утомили меня. В номере я лег на постель, стал читать Пруста и есть засахаренные орехи, которые мы купили, потому что их любит Ася. После семи пришел Райх, несколько позднее и Ася. Весь вечер она пролежала, а рядом с ней на стуле сидел Райх. Потом после долгого ожидания все же появился самовар – сперва, сколько мы ни просили дать нам его, нам отвечали, будто все самовары в одной комнате, а хозяин ушел – когда его пение впервые наполнило для меня русскую комнату и я мог видеть вблизи лицо Аси, лежавшей напротив, впервые за многие годы у елки в горшке, в сочельник ко мне пришло ощущение защищенности и покоя. Мы говорили о месте, которое должна была получить Ася, потом речь зашла о моей книге о трагедии, и я прочитал предисловие, направленное против Франкфуртского университета. Может быть, следует обдумать сказанное Асей: по ее мнению, мне все же следовало бы совсем просто написать: отклонено универси- тетом Франкфурта-на-Майне. В этот вечер мы были очень близки. Ася очень смеялась над некоторыми вещами, которые я ей говорил. Другие, как, например, идея одной статьи: немецкая философия как инструмент немецкой внутренней политики, вызывали ее горячее одобрение. Она никак не могла решиться уйти, ей было покойно, и она была усталой. В конце концов не было и одиннадцати, когда она ушла. Я сразу же лег в постель, потому что вечер для меня закончился, хоть и был коротким. Я понял, что нам не дано одиночество, если человек, которого мы любим, одинок в другом месте, где он для нас недостижим. Так что чувство одиночества, похоже, явление рефлексивное, поражающее нас только тогда, когда до нас доходит отражение знакомых нам людей, более же всего тех, кого мы любим, когда они развлекаются без нас в обществе.
И вообще, одинокий сам по себе, в жизни, ощущает свое одиночество лишь в мысли о – пусть неизвестной – женщине или каком-либо человеке, которые не одиноки и в чьем обществе он тоже не был бы одинок.
Игорь Пальмин. Москва. Без названия. Из серии «Меланхолия». 1979. Источник: страница Игоря Пальмина на flickr (www.flickr.com/photos/igorpalmin)
28 декабря
Мне кажется, что такого количества часовщиков, как в Москве, нет ни в одном городе. Это тем более странно, что люди здесь не слишком ценят время. Но тому есть, видимо, исторические причины. Если обратить внимание на то, как они движутся по улицам, то очень редко можно увидеть спешащего прохожего, разве что когда очень холодно. Из-за полной несобранности люди ходят какими-то зигзагами. (Чрезвычайно показательно, что, как рассказал мне Райх, в каком-то клубе висит транспарант, на котором написано: Ленин сказал, что время – деньги. Чтобы высказать эту банальную истину, здесь требуется ссылка на высший авторитет.) В этот день я забрал из ремонта починенные часы.
Утром шел снег, снег часто шел и в течение всего дня. Позднее началась небольшая оттепель. Я понимаю, что Асе не хватало в Берлине снега и ее ранил голый асфальт. Здесь зима проходит, как крестьянин в белой овчине, под густым снежным мехом.
Утром мы проснулись поздно и пошли в комнату Райха. Это осколок мелкобуржуазной квар- тиры, кошмарнее не придумаешь. При виде сотен покрывал, консолей, мягких обивок, гардин перехватывает дыхание; воздух, должно быть, пропитан пылью. В углу у окна стояла высокая елка. Даже она была ужасна своими тощими ветками и бесформенным снеговиком на верхушке. Утомительный путь от трамвайной остановки и кошмар этого помещения сбили меня с толку, и я несколько поспешно согласился разделить с Райхом в январе эту комнату. Такие мелкобуржуазные комнаты – поля сражений, по которым победно прошло сокрушительное наступление товарного капитала, ничто человеческое в них существовать не может. Но свою работу я, при моей склонности к похожим на пещеры помещениям, может быть, закончил бы в этой комнате достаточно успешно.
Игорь Пальмин. Москва. Кусково. Бульдозер и cфинкс. Из серии «Меланхолия». 1988. Источник: страница Игоря Пальмина на flickr (www.flickr.com/photos/igorpalmin)
Следует только подумать, есть ли смысл отказываться от отличной стратегической позиции моего сегодняшнего жилья или же следует сохранить его даже ценой того, что из-за этого сократится ежедневный контакт с Райхом, который мне очень важен для получения информации. После этого мы долго шли по пригороду: мне должны были показать фабрику, занятую главным образом производством елочных украшений. «Архитектурная прерия», как назвал Москву Райх, носит на этих улицах еще более дикий характер, чем в центре. По обе стороны широкой аллеи деревянные крестьянские дома сменяются виллами в стиле модерн или строгими фасадами семиэтажных домов. Снег был глубоким, и вдруг наступила тишина, так что можно было представить, будто находишься в глубине России, в заснеженной деревне. За рядом деревьев стояла церковь с синими и золотыми куполами и, как обычно, зарешеченными со стороны улицы окнами. Между прочим, на фасадах церквей здесь еще часто встречаются изображения святых, в то время как в Италии это бывает только у самых старых церквей (например, Св. Фреджиниано в Лукке). Так случилось, что работницы как раз не было на месте, и фабрики мы не увидели. Вскоре мы разошлись. Я пошел вниз по Кузнецкому мосту и смотрел книжные магазины. На этой улице находится (судя по виду) самый большой книжный магазин Москвы. Я видел в витринах и иностранные издания, правда по неслыханным ценам. Русские книги практически без исключения продаются не переплетенными. Бумага здесь в три раза дороже, чем в Германии, она главным образом импортная, и на оформлении книг явно экономят как могут. По пути я купил – поменяв деньги в банке – горячий пирог с мясной начинкой, которые здесь повсюду продают на улицах. Через несколько шагов на меня налетел мальчишка, которому я дал кусок пирога, когда наконец понял, что он хочет не денег, а хлеба.
Игорь Пальмин. Москва. Улица. Из серии «Дети». 1975. Источник: страница Игоря Пальмина на flickr (www.flickr.com/photos/igorpalmin)
Днем я обыграл Райха в шахматы. Потом у Аси, где было совершенно скучно, как вообще в последние дни, потому что Ася подавлена преследующими ее страхами; я совершил большую ошибку, попытавшись защитить Райха от совершенно глупых обвинений. После этого на следующий день он сказал мне, что пойдет к Асе один. Вечером же было похоже, что он стремится быть очень дружелюбным. Идти на репетицию пьесы Иллеша, как мы запланировали, было уже поздно, а поскольку Ася не пришла, мы отправились в крестьянский клуб 71, чтобы присутствовать на «судебном процессе». Когда мы добрались, была уже половина девятого, и мы узнали, что начали час назад. Зал был переполнен, и никого уже не допускали. Но одна сообразительная женщина воспользовалась моим присутствием. Она заметила, что я из-за границы, представила меня и Райха иностранцами, которых она сопровождает, и получила возможность попасть внутрь сама и провела меня. Мы вошли в обитый красным зал, в котором собралось около трехсот человек. Зал был набит битком, многие стояли.
Игорь Пальмин. Москва. Утренняя газета. Из серии «Меланхолия». Конец 1960-х. Источник: страница Игоря Пальмина на flickr (www.flickr.com/photos/igorpalmin)
В нише – бюст Ленина. Процесс проходил на сцене, по обе стороны от которой были нарисованы фигуры пролетариев, крестьянина и фабричного рабочего. Над сценой советская эмблема. Когда мы вошли, доказательства были уже представлены, слово получил эксперт. Он сидел рядом с коллегой за небольшим столиком, напротив – стол прокурора, оба стола торцом к залу. Стол коллегии судей стоял лицом к публике, перед ним сидела на стуле в черной одежде, с толстой палкой в руках обвиняемая, крестьянка. Все участники были хорошо одеты. Обвинение гласило: знахарство, приведшее к смерти пациентки. Крестьянка помогала при родах (или аборте) и ошибочными действиями вызвала трагический исход. Аргументация кружила довольно примитивными ходами вокруг этого происшествия. Эксперт дал свою оценку: к смерти привело исключительно вмешательство знахарки. Адвокат защищает обвиняемую: злого умысла не было, в деревне отсутствует медицинская помощь и санитарное просвещение. Прокурор требует смертной казни. Крестьянка в своем заключительном слове: люди всегда умирают. После этого председательствующий обращается к публике: есть ли вопросы? На сцене появляется комсомолец и требует предельно сурового наказания. Дальше суд удаляется для совещания – возникает пауза. Оглашение приговора все заслушивают стоя.
Игорь Пальмин. Уличные лозунги. Из серии «Прошедшее совершенное». 1978. Источник: страница Игоря Пальмина на flickr (www.flickr.com/photos/igorpalmin)
Два года тюрьмы с учетом смягчающих обстоятельств. Поэтому одиночное заключение не предусмотрено. Председательствующий со своей стороны указывает на необходимость создания на селе центров санитарии. Люди разошлись. До этого я не видел в Москве такой простой публики. В ней было, по-видимому, много крестьян, поскольку этот клуб предназначен как раз для них. Меня провели по помещениям. В читальном зале мне бросилось в глаза, как и в детском санатории, что стены полностью увешаны наглядными материалами, особенно много было статистических данных, составленных частью – с цветными иллюстрациями – самими крестьянами (деревенская хроника, развитие сельского хозяйства, производственные отношения и культурные учреждения), но, кроме того, на стенах повсюду можно видеть и инструменты, детали машин, реторты с химикалиями, и т. д. С любопытством я подошел к консоли, с которой ухмылялись две негритянские маски. Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это противогазы. Наконец меня привели и в спальные помещения клуба. Они предназначены для крестьян и крестьянок, поодиночке и группами приезжающих в город в командировку. В больших комнатах расположено по большей части по шесть кроватей; одежду каждый кладет на ночь поверх постели. Умывальные должны быть где-то в другом месте. В самих комнатах умывальников нет. На стенах изображения Ленина, Калинина, Рыкова и др. Особенно культ изображений Ленина принял здесь необъятные размеры. На Кузнецком мосту есть магазин, специализирующийся на таких изображениях, там они есть во всех размерах, позах и материалах. В комнате отдыха в клубе, где можно было в этот момент услышать радиоконцерт, есть очень выразительный рельеф, изображающий его в натуральную величину, по грудь, во время произнесения речи. Более скромные изображения висят также в кухнях, бытовках и т. д. большинства официальных учреждений. В клубе могут разместиться до четырехсот гостей. В становящемся все более назойливым сопровождении женщины, которая помогла нам попасть в клуб, мы вышли из него и решили, когда наконец остались одни, пойти в пивную, где как раз должно было быть вечернее представление. Когда мы входили, у двери несколько человек суетились, вынося пьяного. В зале, не слишком большом, но и не очень заполненном, сидели за пивом отдельные посетители и небольшие группы. Мы сели довольно близко от дощатой эстрады, позади которой красовалось слащаво-размытое изображение зеленой долины, с фрагментом руины, словно растворяющейся в воздухе. Однако этот вид не покрывал всей длины сцены. После двух песенных номеров следовала наиболее эффектная часть вечера, инсценировка, т. е. взятый откуда-то, из эпического произведения или лирики сюжет, обработанный для театра. Все выглядело как драматургическое обрамление нескольких песен о любви и крестьянских песен. Сначала вышла одна женщина и слушала пение птицы. Потом из-за кулис вышел мужчина и так далее, пока вся сцена не заполнилась, и все завершилось хоровым пением с танцами. Все это не слишком отличалось от семейных празднеств, однако с исчезновением этих ритуалов в жизни для мелкого буржуа они стали, по-видимому, еще более притягательными на сцене. К пиву подают своеобразную закуску: покрытые солью крошечные кусочки высушенного белого и черного хлеба, а также сухой горох в соленой воде.
Игорь Пальмин. Встреча. 1977. Источник: страница Игоря Пальмина на flickr (www.flickr.com/photos/igorpalmin)
7 января
В России государственный капитализм сохранил многие черты инфляционной поры. Прежде всего, правовую неопределенность внутреннего положения. НЭП, с одной стороны разрешен, с другой – допущен лишь постольку, поскольку это в государственных интересах. Каждый нэпман может стать бессрочной жертвой поворота в финансовой политике, даже просто временной демонстративной меры властей. Тем не менее в руках некоторых людей скапливается невероятное – по русским масштабам – состояние. Я слышал о людях, которые платят больше 3 миллионов рублей налогов. Они являются антиподами героев военного коммунизма, героическими нэпманами. В большинстве случаев они попадают на эту стезю совершенно независимо от собственных намерений. Ведь характерной чертой времени НЭПа является ограничение государственного вмешательства во внутреннюю торговлю только действительно предметами первой необходимости. Это создает очень выгодную конъюнктуру для действий нэпманов. К числу характерных черт инфляции принадлежат и талоны – только по ним можно приобрести некоторые виды товаров в государственных магазинах, отсюда очереди. Валюта стабильна, но, судя по облику этих купюр, по табличкам цен во многих витринах, бумага занимает все еще большое место в экономической жизни. Даже небрежность в одежде появилась в Западной Европе лишь под знаком инфляции. Правда, похоже, что безразличие к одежде начинает отступать. Из униформы господствующего класса оно начинает превращаться в признак слабого в борьбе за существование. В театрах робко появляются – словно голубь Ноя после многих недель потопа – первые туалеты. Однако все еще много стандартного, пролетарского во внешнем виде: похоже, что западноевропейская форма головного убора, мягкая или твердая шляпа, совершенно и исчезла. Носят или русские меховые шапки, или спортивные шапочки, которые девушки часто носят в изящном, но провоцирующем варианте (с длинным козырьком). Обычно их не снимают в общественных местах, да и вообще формы приветствия стали проще. Прочая одежда отличается восточным разнообразием. Меховые накидки, плюшевые жакеты, кожаные куртки, городское изящество и деревенская простота перемешаны у мужчин и женщин. Время от времени, как и в других больших городах, можно встретить женщин в национальных костюмах. В этот день я долго оставался дома. Потом к Когану, президенту академии. Я не был поражен его бесцветностью, меня со всех сторон к этому подготовили. В бюро Каменевой я получил билеты в театр. Во время бесконечного ожидания я перелистывал книгу о русском революционном плакате со множеством превосходных, частично цветных иллюстраций. При этом я обратил внимание, что – хотя многие из них эффектны – в них нет ничего, что нельзя было бы, и без особого труда, вывести из буржуазного прикладного искусства, отчасти даже не очень развитого. В доме Герцена я Райха не застал.
Игорь Пальмин. Вывески. Из серии «Прошедшее совершенное». 1980-е. Источник: страница Игоря Пальмина на flickr (www.flickr.com/photos/igorpalmin)
У Аси я сначала был один, она была очень слаба, а может просто делала вид, так что мы не разговорились. Потом появился Райх. Я ушел, чтобы договориться с Бассехесом о походе вечером в театр – поскольку мне не удалось до него дозвониться, пришлось идти к нему самому. Всю вторую половину дня головные боли. Потом мы пошли с его подругой, опереточной певицей, на «Шторм». Подруга вела себя очень застенчиво, к тому же была не совсем здорова и сразу после спектакля поехала домой. В «Шторме» изображены события периода военного коммунизма, все они сюжетно объединены эпидемией тифа в деревне. Бассехес переводил самоотверженно, а актеры играли лучше обычного, так что этот вечер был насыщенным. Пьесе не хватает, как и всем русским пьесам (так считает Райх), действия. По моему впечатлению, она представляет лишь информационный интерес хорошей хроники, но не интересна в драматургическом отношении. Около двенадцати я ужинал с Бассехесом в «Кружке» на Тверской. Но поскольку был первый день Рождества (по старому стилю), в клубе было не слишком оживленно. Еда была превосходной; водка, настоянная на травах, от этого желтая и пьется легче. Обсуждали план писать корреспонденции о французском искусстве и культуре для русских газет.
Първоначална публикация на руския уебсайт АРТГИД.